В провинции гнутся ветви, на ветви садятся птицы, 
Приезжие курят трубки, и наше окно коптится, 
И смоквы алеют в чашке, фарфоровой белой чашке, 
Приезжие пьют и курят и в наши играют шашки, 
Вздыхают и красят мелом большие сухие доски, 
А старые стены дома давно в голубой известке. 
В их садике есть шиповник и зеркало есть в прихожей, 
Сиреневые гардины, они появились позже; 

А розы прекрасны были и были опасно свежи, 
И мы собирались ехать, и мы собирали вещи, 
И красили красной кистью дубовые доски дома, 
И алая тряпка шторы, шуршавшая монотонно, 
Внимала круженью пыли, словам о попутном ветре, 
О том, что трюмо разбили, что в городе нашем ветви 
Шиповника слишком свежи, а вечером слишком влажно, 
О том, что теперь не нужно, о том, что теперь не важно. 
 

* * * 

Умеренно, уверенно и мирно 
Гудят куранты на одной из башен, 
А у стола в углу чернеет ширма, 
У мертвого в квартире свет погашен, 

И простыни и пальцы как из воска, 
Звучанье мухи в опустевших залах, 
У мертвого стоит в глазах известка, 
Под потолком парит, как птица, запах, 

У мертвого стоит горшок с геранью, 
Кричит во мраке телефонный зуммер... 
О, слово Мир сквозь слово Умиранье 
Звучащее. Мир. Умираю. Умер. 
 

* * * 
                    The water never formed to mind or voice... 
                    (The idea of order at Key West.) 
                                                  W. Stevens 

Нет, мы не пели - сотрясали воздух, 
а море собирало голоса 
в единую гармонию, русалки 
их превращали в песню. Слава Богу. 
Мы грезили в русалочьей стране, 
а наши голоса перебирали 
осенний ветер, папиросный дым, 
тяжелый запах и чужую славу, 
а более - слова, слова, слова. 
Слова о чашках чая, белых чайках, 
нечаянных пророчествах, приметах, 
прохожих дамах, проходящей жизни, 
о проходных дворах, прохладной дружбе, 
о кроликах, капустных королях, 
о ничего не значащих значках 
знакомого узора на обоях, 
о том, что ничего нельзя поделать, 
что слово "Слово". . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Оно предназначалось только морю, 
перебирая помыслы, поступки, 
и самые последние известья, 
и самые последние дела, 
причины и последствия последних, 
прогноз погоды, качество прогноза, 
количество смертей, перебирая 
и нас, и всех, и полых, и бесполых, 
само себя оно брало в кавычки, 
и нас брало, и - большее, чем мы. 
И слово превращалось в дивный шум, 
людская речь теряла форму, разум, 
значение - все это суета, 
и женщина не пела - пело море... 
Поют русалки, и, внимая им, 
мы, к счастью, голосов своих не слышим.